ПОРТРЕТ ЦАРЕВНЫ МЕРИТАТОН, ДОЧЕРИ ЦАРИЦЫ НЕФЕРТИТИ. XIV в. до н. э. Берлин. Египетский музей.

Когда вспоминают об искусстве Древнего Египта, перед мысленным взором   встают   колоссальные пирамиды, эти сложенные человеческими руками горы; сумрачные храмы с    гигантскими массив­ными колоннами и глухими стенами;  застывшие в священной торжественности статуи богов и зем­ных владык-фараонов. Жизнь с ее волнениями и тревогами мало заботила египетского художника. Все его внимание было направлено   на то, чтобы «победить» время и создать здания   и  изображе­ния, предназначенные для вечности. Нередко гор­деливые надписи на вновь возведенных зданиях подчеркивают именно это: «Я сделаю работу, именно — великий дом Отцу моему Атуму...
Вечность — это то превосходное, что я сотворю, ибо не умирает царь, которого вспоминают по его деяниям. Воистину имя мое повторится, оно не исчезнет по причине вечных творений». И действительно, создания египетских мастеров по праву заслуживают названия «вечных творе­ний». Во многом эта особенность искусства Древ­него Египта обусловлена заупокойным культом. Обеспечить жизнь после смерти — во имя этого создавались монументальные гробницы и храмы, изображения усопшего. В отличие от позднейших «духовных» представлений о загробной жизни египтянин заботился о нетленности самой плоти и не только бальзамировал труп, но и обеспечи­вал «двойника» покойника — его «Ка» — проч­ным «телом» из камня, портретом, часто очень тщательно воспроизводящим черты лица умер­шего. Конечно, этих забот удостаивались лишь немногие — фараоны и знать. Они могли претен­довать на вечность своего материального бытия, и художники Древнего Египта во имя этих целей создали свой стиль, величаво-торжественный, строго-замкнутый, исполненный таинственной неподвижности.
Но было бы неверно считать египетское искусство царством безжизненной мертвенности. Нужно представить себе, какого гигантского напряжения  творческой мысли, какой   веками   выработанной искусности глаза и руки следовало достичь, чтобы вызвать к жизни (тем более к «вечной жизни»!) все эти  мощные   сооружения,   тщательно, тонко, а то и изысканно вытесанные и отшлифованные скульптуры,  бесконечные вереницы росписей. Это была титаническая работа.  Недаром строгая    упорядоченность,    размеренность «египетского стиля» ощущается нами сегодня как победа только что   проснувшегося человеческого разума над бесформенной стихией необработан­ного материала.
И не только это. Устойчивая традиция, требую­щая соблюдения правил, сковывала, но не могла убить живого чутья художника, душа которого вольно или невольно была открыта «впечатле­ниям бытия». Так на протяжении всей истории египетского искусства — а она простирается на несколько тысячелетий — создавались порой на­ивные, порой остро наблюденные образы окру­жающей жизни.
Были эпохи, когда это жизненное начало проры­валось особенно многогранно и бурно, и тогда появлялись произведения, отмеченные не только высоким мастерством передачи телесного облика человека, но и поднимающиеся к невиданным до­толе высотам одухотворенности. Особенно примечательна в этом смысле эпоха царя-«еретика» Эхнатона, жившего в XIV веке до нашей эры.
Фараон-реформатор смело вступил в борьбу с мо­гущественным жреческим сословием и рабовла­дельческой знатью, опираясь на поддержку сред­них слоев. На краткое время ему удалось возо­бладать над противником: он упразднил государ­ственный культ бога Амона и перенес столицу из Фив, центра этого культа, во вновь построенный город Ахетатон, провозгласив новое божество — дарующее жизнь солнце — Атона. Ломка социальных и религиозных устоев сопро­вождалась смелыми новшествами и в области ис­кусства. И хотя, разумеется, мастера Эхнатона опирались на опыт предшественников, они созда­ли произведения, поражающие своей дерзновен­ностью, особенно в условиях строго каноничной художественной традиции.
В раскопках столицы Эхнатона была обнаружена среди других замечательных находок скульптур­ная мастерская, принадлежавшая «начальнику скульпторов Тутмесу». В ней были найдены порт­реты царя, его жены Нефертити, в том числе и широко известный ее бюст, а также их дочерей: старшей — Меритатон и младшей — совсем еще девочки, которая впоследствии станет женой знаменитого своей гробницей царя Тутанхамона, реставрировавшего в Египте старые порядки.
Небольшая головка старшей царевны выполнена из теплого по тону и бархатистого по фактуре песчаника. Характерный профиль девушки с де­формированным силуэтом сильно выдающегося назад черепа (особенность, которую художники отмечали у всех представителей семьи Эхнатона) и с мягкой плавностью черт лица исполнен изыс­канно-хрупкой грации. Гибкие, мелодичные ли­нии тонкой шеи, высокого лба, чуть курносого носа, несколько выдающегося подбородка, плав­ные переходы упруго моделированного объема го­ловы, чуть раскосый разрез больших миндалевид­ных глаз под изящно очерченным разлетом бро­вей, плотно сжатые губы — все это создает об­раз гармоничный, даже строгий, в своем все еще каноничном спокойствии. Скульптор не детализи­рует форму; он работает крупными объемами, обобщая, но отнюдь не затушевывая очень ин­дивидуальный образ девушки. Местами он жес­ток, как в рисунке глаз, глубокой борозде бровей, но от этого еще острее чувствуется осторож­ная нежность, с какой передает мастер плавные переходы поверхностей, создавая ощущение едва сформировавшейся юности.
Меритатон неподвижна; взор, как и вообще у еги­петских портретов, устремлен в бесконечность. В лице нет не только какого-либо определенного настроения, но не обозначен и характер. Лич­ность, живая неповторимость человеческой нату­ры чужды скульптору. Но в облике девушки вме­сте с тем чувствуется некая потаенная душевная жизнь: царевна будто погружена в какую-то глу­бокую думу. Легкая интонация усталой грусти, может быть, даже болезненности уловлена худож­ником скорее всего бессознательно, но она при­дает образу ту особую поэтическую прелесть, ко­торая сообщает этой скульптуре настоящую оду­хотворенность.
Жизнь человеческого духа— пока еще робко или, лучше сказать, подспудно — начинает пробивать себе дорогу в область изобразительного искусства. Перед нами один из самых ранних в истории при­меров пробуждения лирического начала в пласти­ческом творчестве. Впрочем, лиризм не был чужд египетской художественной культуре той поры. В литературе так называемого нового царства, к которому относится и правление Эхнатона, нас встречает уже тонкая по ощущению любовная лирика:

Дикий гусь летит и спускается,
Множество птиц порхает вокруг,
А я и не думаю о них —
Со мною моя любовь, только моя.
Сердце мое равно твоему,
Я не удаляюсь от твоей красоты.

Характерно, что лирические импульсы питаются прежде всего чувством любви, очеловеченным влечением. И поэтому вполне естественно, что ли­рическое, полное тонких нюансов восприятие внешнего облика человека начинается с изобра­жений женственной юности.
«Начальник скульпторов Тутмес» не умел, да и не хотел проникнуть в душу портретируемой им принцессы; но он сумел вложить в свое произве­дение бескорыстное восхищение красотой девуш­ки. Образ Меритатон поэтичен. Большому и глу­бокому художнику оказалось уже доступно ли­рическое вдохновение, раскрывшееся в полную силу во все еще могущественных рамках тради­ционного канона.

Автор - М. В. АЛПАТОВ

Комментарии

Добавить комментарий

Статьи об искусстве